На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях

Владимир Брезинский

Школьный товарищ

В довоенном одноэтажном Чугуеве, где семьи из поколения в поколение жили в одних и тех же домах, всё и все были на виду. Если учесть, что Чугуев не стоял на перекрестке дорог, то будет понятно отсутствие более или менее заметной миграции городских жителей и сохранение установившихся традиций и знакомств между семьями. Некоторое исключение составляли семьи военных — людей преимущественно кочевых, за счет которых расширялся круг привычных знакомств. К ним принадлежала и семья Полушиных, состоявшая из четырех человек: родителей и двух детей — Бориса и его младшей сестры.

В Чугуеве было основано летное училище, в котором одно время мой отец преподавал руссский язык. Тогда состоялось мое заочное знакомство с Борисом Полушиным, отец которого, служивший в училище, попросил моего отца позаниматься с его сыном. Не знаю, какая была необходимость в этих занятиях, но мой отец отзывался о Борисе как об очень способном ученике.

Вскоре Борис появился в нашем классе — пятом классе 1-й Чугуевской средней школы. Школа располагалась в глубине просторного двора на Николаевской улице (теперь улица Карла Либкнехта) в двухэтажном здании бывшей гимназии. Хотя фасадом школа была обращена к базарной площади, основным был вход со стороны двора, которым чаще пользовались, и открытый с юга двор служил местом игр во время перемен. Отдельное здание во дворе почти все было занято залом со сценой. В нем проходили занятия физкультурой, изредка выступали заезжие артисты, иногда проводились общешкольные вечера.

Борис без трений быстро освоился в коллективе класса. Для этого он был достаточно общителен и умен, хотя и отличался независимым характером. Физически Борис выделялся среди остальных мальчишек: был выше всех в классе ростом, заметно сутулился и во время игр в школьном дворе на переменках как-то неуклюже бегал, наклонившись вперед, широко шагая длинными ногами и неловко размахивая сильно согнутыми в локтях руками. Логику в мальчишеских кличках часто трудно найти, но именно физические особенности Бориса послужили основанием для первой его клички в нашем классе — «Молекула». В этой кличке, по-видимому, нашли выражение незрелые представления школьных товарищей о броуновском движении и о размерах молекул. Внешне в Борисе еще привлекал внимание обширный рубец во всю поверх­ность тыльной стороны ладони. В моем представлении, это был след химического ожога, послужившего причиной задержки начала занятий Бориса в нашей школе.

Неуклюжесть Бориса не означает, что ему были чужды физические нагрузки, требующие определенных навыков в координации движений. При мне он научился ездить на велосипеде. Но и здесь сказывалось своеобразие Бориса: уже научившись держать равновесие на велосипеде, во время езды он упорно не хотел отрывать взгляда от перед­него колеса. Как-то на безлюдной площади Ковалевского (теперь застроенной домами), тренируясь в езде, несмотря на предупреждающие крики, Борис ткнулся велосипедом в ворота. Ехал он медленно и при столкновении с воротами никак не пострадал. Велосипед и ворота тоже не пострадали. Борис неплохо держался на воде, но однажды, когда мы наискось, по направлению к пляжу, переплывали Донец, умудрился подвернуться мне под ногу. Я плыл брассом, и поэтому удар был достаточно сильным. Хорошо, что он пришелся в бедро. От резкой боли Борис вскрикнул и чуть не нахлебался воды. Как бы там ни было, физические особенности Бориса, если не считать упомянутой клички «Молекула», никак не сказывались на отношении к нему окружавших его ребят. Сам Борис, правда, уже в зрелом возрасте, по отношению к себе был более бесцеремонен: метафора «согнутый, как запятая», вошла в его поэтическое наследие.

Незадолго до окончания школы в чугуевской районной газете «Путь к социализму» появилась первая публикация Бориса. Это было новогоднее стихотворение, каждая строфа которого заканчивалась словами: «С Новым годом, друзья! С Новым годом, друзья! С Новым годом, друзья! С Новым годом!». Думаю, что публикацию организовал наш учитель русского языка Сергей Илларионович Залесский, как он сделал это раньше со стихотворением моего брата, посвященным 100-летию со дня смерти Пушкина.

Увлечение Бориса сочинением стихов иногда заражало его товарищей. С нами занимался Володя Винников, способный, очень хорошо рисовавший паренек, наш общий с Борисом друг, погибший на фронте. Однажды Володя тоже решил сочинить стихотворение. О шутливом характере как самого произведения, так и затеи говорили уже первые строки: «Жил на свете бондарь бедный без жены и без сапог. У него был кумпол медный. (Я лучше выдумать не мог)». На жаргоне чугуевских мальчишек «кумпол» означало «голова» или, точнее, ее верхняя часть.

С 1938 года я жил на Нижней Успенке (улица Речная), Володя жил на параллельной улице — Верхней Успенке (улица Горького) в нескольких минутах ходьбы от нашего дома. Часто мы втроем (я, Володя и Борис) оставляли одежду у меня дома, в трусах переплывали Донец и располагались на пляже. Здесь от нечего делать, когда не находилось темы для разговоров, занимались коллективным рифмоплетством. До сих пор помню десятка два строчек из неоконченной «поэмы» про деда Дуду, отправившегося в Чугуев покататься на лодке.

До войны по вечерам центральные улицы заполнялись прогуливающейся молодежью. (Почти по Маяковскому — «подметая улицы клешами».) Иногда перед тем, как разойтись по домам, спускались на Верхнюю Успенку, поближе к моему и Володиному домам. Ради общества друзей Борис пренебрегал скорым возвращением домой. Часто разговоры заходили о литературе, любимых писателях. Как-то к нам троим примкнул паренек, учившийся на класс младше. Почему-то его привлекало наше общество. Борис с самым серьезным видом стал рассказывать ему, что у Грибоедова в «Горе от ума», кроме знакомых всем заключительных слов Чацкого: «Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне, карету!», было еще два варианта конца. В одном варианте после слов «Карету мне, карету!» следовали слова «и чистый носовой платок». Во втором варианте в ответ на требование Чацкого: «Карету мне, карету!» — появлялся слуга и заявлял: «Нету!». Наивный паренек все это принимал за чистую монету.

Любил розыгрыши и Володя Винников. Перед войной была в ходу песня, содержавшая взятые из речи Сталина слова: «И врагу мы не позволим рыло сунуть в наш советский огород». В присутствии Лиды, сестры Бориса, Володя напевал: «И врагу мы не позволим рылом сунуть нас в советский огород». Лида выходила из себя, доказывая, что это неправильно. Володя же хладнокровно заявлял, что ошибается не он, а Лида. Мне тогда не приходило в голову, что в искажении слов песни по тем временам содержался криминал, сравнимый по меркам уголовного кодекса и степени наказания чуть ли не с преднамеренным убийством.

Независимый характер Бориса мог проявляться в пренебрежении условностями, общепринятыми нормами поведения. Как-то мы с ним смотрели фильм в чугуевском кинотеатре. На экране шел эпизод, в котором за героем фильма по заснеженным горам гнались враги. Зрители замерли в ожидании развязки. И вдруг Борис стал хохотать на весь зал. Мне было неловко, но остановить хохот Бориса я не мог.

Ко мне родители Бориса относились очень хорошо. Это отношение нисколько не изменилось и после того, как в 1938 году в застенках НКВД бесследно исчез мой отец. Так, когда по окончании школы в 1940 году мы с Борисом решили подать документы в Харьковский университет (правда, на разные факультеты), Алексей Ефимович предложил мне поехать с ним и Борисом в Харьков на служебной легковой машине. Я с удовольствием принял это предложение. Между Чугуевом и Харьковом автобусы тогда не ходили, было только железнодорожное сообщение, и о поездке в легковой машине я мог только мечтать. Для Алексея Ефимовича, начальника штаба авиационного училища, везти с собой, да еще в присутствии шофера, сына «врага народа» было рискованным шагом. Надо отдать должное всем, с кем я общался, никто из них никогда ни словом, ни поведением не дал мне понять, что я неполноценный член советского общества. Правда, это не относится к властным органам и организациям: мне никогда не предлагали вступить в комсомол, куда я, впрочем, и не стремился, а в начале войны в военкомате лейтенант, просматривая уже заполненную мной анкету, когда дошел до сведений об отце, предложил мне быть свободным до вызова, которого так и не последовало. В на­шем классе не только я так бессмысленно жестоко потерял отца. Были арестованы отцы Володи Винникова, Славы Грушки, Лены Улановой.

С родителями Бориса я общался и после войны. Причиной для частого общения послужил арест Бориса, поскольку только от родителей я мог что-то узнать о его судьбе. Алексей Ефимович рассказал мне, что еще до того, как Борис был арестован, его [Алексея Ефимовича] вызвали в соответствующие органы, и принявший его сотрудник сказал: «Передайте своему сыну, чтобы он лучше выбирал себе друзей». С учетом положения говорившего, мне этот поступок представлялся достаточно благородным, однако нужно было знать характер Бориса, чтобы понимать бесполезность предупреждения. По-видимому, речь шла о ком-то из университетских товарищей Бориса, и предупреждение прежде всего затрагивало его отношения с друзьями, а уж тут ничьих советов он не стал бы слушать. Тем более советов из такого мутного источника. Сколько я знал Бориса, ему всегда были свойственны бескомпромиссность, нежелание считаться с реалиями жизни­, сохранившийся до последних дней юношеский максимализм. Поэтому думаю, что совет относительно осторожности в выборе друзей мог вызвать обратную реакцию — демонстративное пренебрежение осторожностью. До осуждения Бориса Алексей Ефимович ездил в Москву и добился приема у большого начальства. Здесь его успокоили, сказав, что сейчас не ежовщина и все будет решено по закону. Могу ошибаться, но считаю, что пятилетний срок осуждения был результатом хлопот Алексея Ефимовича. Я не сталкивался со сроками осуждения по политическим статьям менее 10 лет. Ездил Алексей Ефимович и в лагерь к Борису, видимо, окончательно махнув рукой на свою военную карьеру, завершившуюся в звании полковника.

Такого близкого общения с Борисом, как в довоенный период, после войны у меня не было. Борис стал известным поэтом, сместился и расширился круг его интересов, что, однако, никак не сказалось на убеждениях. Он оставался самим собой, в чем меня лишний раз убедил один эпизод. Как-то, возвращаясь домой с работы, я обратил внимание на афишу, в которой сообщалось о предстоящем литературном вечере на тему «Наш Пастернак», ведущий Борис Чичибабин. Было это в самый разгар мерзкой травли Пастернака. Таким безрассудно нетерпимым ко всякой несправедливости знал я Бориса всю жизнь.

Последние годы мои встречи с Борисом носили случайный характер. Жил он в минутах 10—15 ходьбы от меня. При встечах иногда сетовал, что, живя так близко друг от друга, мы встречаемся только случайно. Мне неловко было проявлять инициативу, навязывать свое общество известному человеку, окруженному новыми друзьями, единомышленниками, соратниками по перу. Во время послед­ней встречи Борис выразил желание встретиться весной на лоне природы, хотя бы в ближайшем парке. До весны он не дожил. Ушел, не дождавшись весны...

1995 г., Харьков