На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях

Ираида Челомбитько

Борис Полушин пришел к нам в школу в пятый класс в 1935 году. Появление новичка в классе в условиях военного городка Чугуева с его постоянной, довольно интенсивной миграцией, было обычным событием.

Борис сразу же обратил на себя внимание хорошей грамотной речью, воспитанностью, доброжелательным отношением к товарищам по классу. Высокий, худощавый, с вьющимся хохолком цвета льна, немного сутулившийся, он был несколько неловок в своих движениях, застенчив и немногословен.

Учеба давалась ему легко, и очень скоро он зарекомендовал себя как один из лучших учеников. Его знания во многом выходили за рамки школьной программы, что проявлялось в ответах на уроках, особенно гуманитарных. Вскоре проявилась и его любовь и тяга к литературе, в частности, к поэзии. Он знал на память и прекрасно декламировал многие стихи Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Блока и других поэтов. Сочиненял стихи и сам.

К сожалению, мне сейчас на память не приходит ни одно его стихотворение той поры, кроме некоторых коротеньких и незамысловатых эпиграмм на кого-то из наших одноклассников.

У нас были прекрасные учителя русского языка и литературы. Вначале — Кирилл Витальевич Руднев, бесследно исчезнувший в 1937 г. в застенках НКВД, затем — Сергей Илларионович Залесский, который также погиб, будучи репрессирован уже в военные годы. Мне помнится, как, придя в класс, Сергей Илларионович сказал: «Есенин — запрещенный в наше время поэт. Но представление о русской поэзии не может быть полным без хотя бы краткой информации об этом талантливом, незаурядном человеке. Сегодняшний урок я посвящу ему, хотя программой это не предусмотрено».

В конце урока он спросил, читал ли кто-нибудь Есенина раньше. Помнится, из всего класса руку поднял только Полушин и прочел на память несколько стихотворений, чем приятно удивил не только учителя, но и всех одноклассников.

Я сидела за партой в одном ряду с Борисом, и меня всегда удивляла в нем одна особенность. Он, сидя на уроке, постоянно был углублен в какие-то свои раздумья, перед ним лежал лист бумаги, и он что-то писал на нем, по-видимому, занимался сочинением стихов. Казалось, он не слушал объяснений учителя. И часто, по ходу объяс­нения материала, его поднимали с места и задавали вопросы. Не помню случая, чтобы когда-нибудь какой-то вопрос­ застал его врасплох или чтобы он не смог повторить только что сказанное учителем.

В школе регулярно издавалась красочно оформленная стенная газета «Смена», и вскоре в ней стали появляться стихи, подписанные псевдонимом Борис Рифмач. Мы знали, что их автор — наш одноклассник, и даже гордились этим.

Очень часто после уроков Борис проводил время в школьной библиотеке. Стоя, как правило, где-то в стороне, он листал какие-то книжки из лежавшей перед ним стопки. Помню, я как-то зашла в библиотеку, чтобы в очередной раз поменять прочитанную книгу. Я уже собиралась было уйти, как меня окликнул Борис: «Ну-ка, покажи­, что ты взяла...» Я подала ему свою книжку, он взглянул на нее и насмешливо сказал: «Боже, чем ты увлекаешься! Пора бы уже читать книги более серьезные». А взяла я тогда «Республику Шкид». И хоть прочитала ее с интересом, реплика Бориса меня заставила задуматься. Было это в классе шестом, а может, и седьмом.

Я не была в девятом-десятом классах членом школьного литературного кружка (увлекалась занятиями в драматическом), но знала, что в нем под руководством неутомимого­ Сергея Илларионовича проходили литературные диспуты, в которых активное участие принимал Борис Полушин, проявивший при этом недюжинные знания русской литературы, горячо споривший и отстаивавший свою точку зрения. Уже тогда ему были свойственны независимость суждений, принципиальность.

Тогда же к Борису пришла первая любовь. Мы все знали, что он питал глубокие, нежные чувства к своей однокласснице Ирочке Цехмистро, отличнице, девочке из интеллигентной семьи, очень милой и привлекательной внешне.

Мне сейчас трудно вспомнить, с какого времени под стихами Бориса стала появляться фамилия «Чичибабин». Видимо, еще в школе, потому что мне припоминается такой случай. Он как-то зашел домой к Ире Цехмистро. Ее мама, уже, наверное, читавшая что-то из стихов Бориса, спросила его: «Боря, скажите, фамилия химика Чичибабина имеет к Вам какое-то отношение? В гимназии я изучала химию по его учебнику».

Борис очень смутился, покраснел, но ответил утвердительно. Тогда было не понятно, почему он так отреагировал на этот вопрос. Казалось, гордиться бы внуку таким дедом. Но мы не знали, что двоюродный дед его, покинув Родину, эмигрировал за границу, проживал во Франции.

Потом-то вряд ли кому-то из нас осталось неведомым, как страшно было иметь родственников за границей. Это граничило с преступлением.

В младших классах Борис был пионером, затем вступил в комсомол, но никогда никакой общественной работой не занимался, не любил ее. Более того, с некоторой антипатией относился к «активистам». Надо сказать, что он никогда не скрывал своей неприязни к людям, которых по той или иной причине не любил, и эта черта в его характере сохранилась на всю жизнь. Я отмечала это в более поздние годы общения с ним. Он был абсолютно бескомпромиссным человеком, ни на какие сделки со своей совестью никогда не шел.

Где-то в классе шестом или седьмом я начала вести дневник. Тогда многие девочки увлекались этим. Я записывала туда события школьных будней, впечатления от прочитанных книг, домашние события. Это была обычная общая тетрадь в клеенчатом переплете. Хранилась она у меня дома. Не помню, по какой причине я однажды взяла ее с собой в школу и случайно оставила лежащей на парте. Была большая перемена. Я вышла из класса, а вернувшись, увидела, что ее держит в руках Ленька Соловьев и, смеясь, что-то читает собравшимся вокруг него мальчишкам. Я была девочкой не робкого десятка, коршуном налетела на моего обидчика, но силы были неравные, мне никак не удавалось забрать у него свой дневник. В это время в класс вошел Борис. Узнав, из-за чего происходит потасовка (а дело дошло до драки), подошел к Соловьеву и твердо сказал: «Отдай сейчас же!» Мой дневник тут же оказался у меня в руках, и я, усевшись на свое место, горько заплакала от обиды и злости. Тем не менее от моего внимания не ускользнуло, как Борис отчитывал Леньку за его бестактный поступок. Я, помню, прониклась тогда к Борису чувством благодарности и глубокого уважения.

Школу мы закончили в последнем мирном 1940 году. Многие из наших мальчиков поступили в военные училища, кто-то пошел работать. Борис поступил на истфак университета, я — в юридический институт. Еще добрый десяток наших ребят поступил в вузы. Уровень преподавания в нашей школе, по-видимому, был довольно высоким. Я не помню случая, чтобы кто-то из моих одноклас­сников «провалился» на экзаменах или не прошел по конкурсу.

Какой безоблачной, полной надежд и радужных перспектив казалась нам тогда жизнь! Кто мог представить, что надвигается страшное лихо — война, унесшая десятки миллионов человеческих жизней, покорежившая судьбы еще большего количества ни в чем не повинных людей?

1995 г., Харьков