На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях

"Да будет воля Твоя, а не моя, Господи..."

Интервью с Борисом Чичибабиным
(Беседу вела Светлана Дударь)

— Вот вы замужем? — спросил он у меня.

— Да,— соврала я.

— А представьте: вы, замужняя молодая женщина, полюбили... Полюбили другого человека. И что делать? В жизни­ бывает все, но делать-то что? Врать? Это нелегко... Бросить мужа, уйти?.. А ему-то каково?

— Но как же быть? — спросила я уже правдоподобнее.

— А я откуда знаю? Одна женщина на вашем месте уйдет, а другая останется... в одном случае будет правильно — уйти, в другом — остаться. Здесь не может быть общего рецепта для всех. Важно слушать Божью волю, а ее нельзя слушать стадом.

Всегда не представляла его на площади. Его — Бориса Чичибабина. Поэта. Длинноногого, тощего, лучистого человека. Любимого и неповторимого. А тут вдруг встретила. Его. На площади. Правда, на площади Поэзии, но все равно... Все равно он меня не заметил. Потому, наверное, что он был один. Да и было это давно — еще прошлым летом. Еще до поездки его в Израиль. А сейчас просто вспомнилось...

— Здравствуйте, Борис Алексеевич.

— Ждите меня, я сейчас сварю кофе, и мы будем разговаривать... Вот... Прошу садиться... Слушаю вас...

— Говорят, вы были в Израиле.

— Да, и очень рад. Можно сказать так: я ездил на форум украинско-израильской дружбы и пробыл там неделю. Но это только повод. Я ездил повидать своих старых друзей, увидеть ту землю, о которой так много говорят. Говорят о ней всякое — но только не то, что я увидел. Во-первых, это все-таки Восток.

Я живу в еврейской семье, и мне казалось, что евреи — такие же европейцы, как и мы. Но Израиль — восточная страна. Это пустыня каменистая и с холмами, где ничего не росло. А евреи — это люди, которые эту пустыню превратили в сад.

— Борис Алексеевич, мне известно, что вы всегда непримиримо относились к тем людям (евреям и неевреям), которые уезжали. Теперь что-то изменилось в вашей позиции?

— Да, это правда, я считал предательством отъезд тех, кто нужен был здесь (а уезжали, как правило, эти люди). Я и сейчас считаю, что это трагедия еврейского народа — рассеянность по земле. Но это предопределено Богом. Пруст, Кафка, Мандельштам, Пастернак, Эйнштейн — что им делать в Израиле? Их место — в мире. Но, с другой стороны, я понял, что пока существует такая гнусная вещь, как антисемитизм, Израиль, со своей национали­стической политикой (как бы непримиримо я не относился к национализму как таковому, в том числе и еврейскому),— это единственная возможность защитить евреев. Я и сейчас считаю, что место еврея — в той культуре, в которой он себя нашел. Но пока его гонят — он имеет право выбирать эту страну, которая являет собой родину мирового еврейства.

— Вы сказали, что встречались там со старыми друзьями. Как для них прошел процесс акклиматизации в условиях другой культуры?

— Мне трудно это сказать. К примеру, Сашка Верник, поэт, мой друг и ученик в каком-то смысле, который уехал еще в 70-х годах, — он почти не изменился. А вот Леня Каган, Миша Копелиович — они там меньше года, им тяжело. Они люди русской культуры, а Израиль — единственное государство в мире, где нет иммигрантов. Любой человек, выбирающий эту страну, становится евреем. Он обязан изучить язык — язык, на котором написана Библия, и пользоваться им в повседневной жизни. Вероисповедание... Боже упаси, никто в Израиле не будет преследовать ни православного, ни католика... Но все-таки там преобладает иудаизм. Это тяжело — менять Родину. Хотя из тех, кто уехал, никто не жалеет об этом.

— Но поэтам и писателям, носителям иной культуры, должно быть трудно иметь литературу единственной профессией...

— Литература нигде не может быть профессией. Она нигде не может кормить людей. Везде нужно где-то служить, если ты не Бродский и не Солженицын. Это как раз не самое страшное. Хуже другое — в Израиле обречен любой язык, кроме иврита. И Маршак был Маршаком в России, и Эренбург — Эренбургом — также. А кем бы они были в Израиле — неизвестно.

— И вы были на Голгофе?

— Да. Но я видел другую Голгофу. Это музей в Яд-Вашеме. Это — катастрофа еврейского народа, гибель от фашизма, фотографии гетто, где уничтожали евреев по всему миру, есть там помещение, в котором — только материалы о гибели еврейских детей. Там абсолютная темнота, горят свечи, как будто бы звезды, и звучит голос, называющий имя, фамилию и страну: Польша, Чехословакия, Россия... Поэтому Голгофа — она везде. Поли­тика — очень грязная вещь, но я понял, что да, пускай, национализм как государственная политика — это ограниченность, но его трудно не признать, когда побываешь в Яд-Вашеме.

— Вы мне говорили как-то, что он, национализм, то есть, вообще обречен. Но в чем же тогда выход — скажем, для Украины? Ведь перед нами сегодня поставлены аналогичные задачи: возрождение языка, культуры, национального самосознания...

— А выход — только в личности. Когда-то очень давно моя хорошая подруга Зинаида Александровна Миркина научила меня главной молитве моей жизни: «Господи, как легко с Тобой и как тяжело без Тебя... Да будет воля Твоя, а не моя, Господи...» Все беды от этого первородного греха: мы каждый день предаем Бога, не желая слышать Божью волю. А ее нельзя слушать стадом. Спастись может только один человек, единственный. Невозможно к сча­стью вести целую нацию. Впрочем, как никогда и никого. Это всегда только личностный путь. Бог не может обращаться к нации, к массе. Он говорит всегда с одним человеком, только наедине, один на один.

1993 г., Харьков

Hosted by uCoz