* * * 
 
Я почуял беду и проснулся от горя и смуты, 
и заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу,— 
и не знаю, как быть, и как годы проходят минуты... 
Ах, родные, родные, ну чем я вам всем помогу? 
 
Хоть бы чуда занять у певучих и влюбчивых клавиш, 
но не помнит уроков дурная моя голова, 
а слова — мы ж не дети,— словами беды не убавишь, 
больше тысячи лет, как не Бог нам диктует слова. 
 
О как мучает мозг бытия неразумного скрежет, 
как смертельно сосет пустота вседержавных высот. 
Век растленен и зол. И ничто на земле не утешит. 
Бог не дрогнет на зов. И ничто в небесах не спасет. 
 
И меня обижали — безвинно, взахлеб, не однажды, 
и в моем черепке всем скорбям чернота возжена, 
но дано вместо счастья мученье таинственной жажды, 
и прозренье берез, и склоненных небес тишина. 
 
И спасибо животным, деревьям, цветам и колосьям, 
и смиренному Баху, чтоб нам через терньи за ним,— 
и прощенье врагам, не затем, чтобы сладко спалось им, 
а чтоб стать хоть на миг нам свободней и легче самим. 
 
Еще могут сто раз на позор и на ужас обречь нас, 
но, чтоб крохотный светик в потемках сердец не потух, 
нам дает свой венок — ничего не поделаешь — Вечность 
и все дальше ведет — ничего не поделаешь — Дух. 
 
1978