ПУТЕШЕСТВИЕ К ГОГОЛЮ

         1

Как утешительно-тиха 
и как улыбчиво-лукава 
в лугов зеленые меха 
лицом склоненная Полтава.

Как одеяния чисты, 
как ясен свет, как звон негулок, 
как вся для медленных прогулок, 
а не для бешеной езды.

Здесь божья слава сердцу зрима. 
Я с ветром вею, с Ворсклой льюсь. 
Отсюда Гоголь видел Русь, 
а уж потом смотрел из Рима...

Хоть в пенье радужных керамик, 
в раю лошадок и цветов 
Остаться сердцем не готов, 
у старых лип усталый странник,-

но так нежна сия земля 
и так добра сия десница, 
что мне до смерти будут сниться 
Полтава, полдень, тополя.

Край небылиц, чей так целебен 
спасенный чудом от обнов 
реки, деревьев и домов 
под небо льющийся молебен.

Здесь сердце Гоголем полно 
и вслед за ним летит по склонам, 
где желтым, розовым, зеленым 
шуршит волшебное панно.

Для слуха рай и рай для глаза, 
откуда наш провинциал, 
напрягшись, вовремя попал 
на праздник русского рассказа.

Не впрок пойдет ему отъезд 
из вольнопесенных раздолий:
сперва венец и капитолий, 
а там - безумие и крест.

Печаль полуночной чеканки 
коснется дикого чела. 
Одна утеха - Вечера 
на хуторе возле Диканьки...

Немилый край, недобрый час, 
на людях рожи нелюдские,- 
и Пушкин молвит, омрачась:
- О Боже, как грустна Россия!..

Пора укладывать багаж.
Трубит и скачет Медный всадник
по душу барда. А пока ж
он - пасечник, и солнце - в садик.

И я там был, и я там пил 
меда, текущие по хвое, 
где об утраченном покое 
поет украинский ампир...

           2

А вдали от Полтавы, весельем забыт, 
где ночные деревья угрюмы и шатки, 
бедный-бедный андреевский Гоголь сидит
на собачьей площадке.

Я за душу его всей душой помолюсь 
под прохладной листвой тополей и шелковиц 
но зовет его вечно Великая Русь 
от родимых околиц.

И зачем он на вечные веки ушел 
за жестокой звездой окаянной дорогой 
из веселых и тихих черешневых сел 
с Украины далекой?

В гефсиманскую ночь не моли, не проси:
"Да минует меня эта жгучая чара",-
никакие края не дарили Руси 
драгоценнее дара.

То в единственный раз через тысячу лет 
на серебряных крыльях ночных вдохновений 
в злую высь воспарил - не писательский, нет -
мифотворческий гений...

Каждый раз мы приходим к нему на поклон, 
как приедем в столицу всемирной державы, 
где он сиднем сидит и путает ворон 
далеко от Полтавы.

Опаленному болью, ему одному 
не обидно ль, не холодно ль, не одиноко ль? 
Я, как ласточку, сердце его подниму. 
- Вы послушайте. Гоголь.

У любимой в ладонях из Ворсклы вода. 
Улыбнитесь, попейте-ка самую малость. 
Мы оттуда, где, ветрена и молода, 
Ваша речь начиналась.

Кони ждут. Колокольчик дрожит под дугой. 
Разбегаются люди - смешные козявки. 
Сам Сервантес Вас за руку взял, а другой 
Вы касаетесь Кафки.

Вам Италию видно. И Волга видна. 
И Гремит наша тройка по утренней рани. 
Кони жаркие ржут. Плачет мать. И струна 
зазвенела в тумане...

Он ни слова в ответ, ни жилец, ни мертвец. 
Только тень наклонилась, горька и горбата, 
словно с милой Диканьки повеял чабрец 
и дошло до Арбата...

За овитое терньями сердце волхва, 
за тоску, от которой вас Боже избави, 
до полынной земли, Петербург и Москва, 
поклонитесь Полтаве.

1973