* * *

Ежевечерне я в своей молитве 
вверяю Богу душу и не знаю, 
проснусь с утра или ее на лифте 
опустят в ад или поднимут к раю.

Последнее совсем невероятно:
я весь из фраз и верю больше фразам, 
чем бытию, мои грехи и пятна 
видны и невооруженным глазом.

Я все приму, на солнышке оттаяв,
нет ни одной обиды незабытой;
но Судный час, о чем смолчал Бердяев, 
встречать с виной страшнее, чем с обидой.

Как больно стать навеки виноватым, 
неискупимо и невозмещенно, 
перед сестрою или перед братом,- 
к ним не дойдет и стон из бездны черной.

И все ж клянусь, что вся отвага Данта 
в часы тоски, прильнувшей к изголовью, 
не так надежна и не благодатна, 
как свет вины, усиленный любовью.

Все вглубь и ввысь! А не дойду до цели - 
на то и жизнь, на то и воля Божья. 
Мне это все открылось в Коктебеле 
под шорох волн у черного подножья.

1984