На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях
Генрих Алтунян
Великий поэт всегда большой человек
С течением лет тоска и пустота от ухода Бориса Чичибабина не утихают. Это ощущение пустоты и немоты близко всем, кто его знал, кто с ним дружил, кто с ним спорил, не соглашаясь порой, но всегда отдавая должное его поэтическому гению.
Как нам сегодня не хватает человека, при котором было просто невозможно выругаться, не поворачивался язык говорить пошлости, и уж совсем не возникало желания слушать или читать низкопробные, графоманские стихи.
Мое знакомство с Борисом Чичибабиным началось заочно. Буквально потрясли строчки:
По деревням ходят деды, просят медные гроши...
Или ставшие хрестоматийными:
Кончусь, останусь жив ли, — чем зарастет провал? В Игоревом Путивле выгорела трава...
О поэзии Бориса Чичибабина написано и пишется профессионально и много, а моя задача иная и желание более скромное.
Очно познакомился я с ним после первой посадки, в 1972 году. Но еще за три года до этого после моего ареста другой Борис, Борис Ладензон привел в наши дома, в дома павлопольских* сидельцев Борю и Лилю Чичибабиных.
Вот на этот шаг Бориса я обращаю внимание современников. Это было время:
когда наших родственников и знакомых увольняли, исключали и снимали;
когда Софью Карасик — жену Владислава Недоборы (3 года за клевету на советский государственный и общественный строй) после погромного собрания от увольнения спасло то, что она ожидала ребенка;
когда Ирину Рапп — жену Володи Пономарева (те же 3 года, за ту же клевету) уволили с должности младшего преподавателя университета;
когда моему отцу заявили, что его должность проректора мединститута по хозяйственной части и клеветнические измышления сына несовместимы;
когда наши семьи каждодневно ощущали вокруг себя вакуум;
когда бывшие сослуживцы, однокашники и собутыльники, завидев нас или наших близких, переходили на другую сторону улицы;
когда наши дети в школе становились изгоями,— словом,
когда всеобщий страх и всеобщий сыск достигли апогея, он спокойно пришел в наши отверженные дома.
Конечно, литературоведы скажут, что Борис Чичибабин прежде всего гениальный лирик. И будут правы. Однако нельзя не сказать о том, что он не боялся громко заявлять о своей гражданской позиции. И это выражалось не только и не столько в том, что он дружил с нами.
Власти преследуют крымских татар, Борис пишет «Крымские прогулки», где утверждает, что Крым без татар не Крым.
Власти травят Твардовского и Солженицына— Борис пишет стихи в их поддержку и защиту.
Власти сажают инвалида войны, прекрасного украинского поэта Мыколу Руденко — Борис утверждает, что Мыкола спасает нашу честь в собачьих лагерях.
Власти держат нас за решеткой — Борис пишет: «Благодарствуйте, други мои...»
Никогда не забуду, с каким интересом и волнением читали его стихи в чистополськой тюрьме. Петербуржцы и москвичи переписывали его знаменитые: «...скачут лошадки Бориса и Глеба».
И как это помогло сохранить и умножить душевные и духовные силы там, где физические порой оказывались исчерпанными.
А сам тот факт, что Борис Алексеевич взял себе литературное имя Чичибабин тоже говорит о многом. Был у него двоюродный дед (дядя его матери) Алексей Евгеньевич Чичибабин — известный академик-химик. Это он в 1936 году отказался возвращаться в Москву из лондонской командировки, протестуя против сталинской деспотии.
Когда Андрея Дмитриевича Сахарова пытались исключить из состава Академии Наук, некоторые известные академики среди причин, по которым этого делать не следовало, отмечали и такую. История, мол, знает единственный случай такого исключения, это когда Гитлер лишил Альберта Эйнштейна звания академика. Увы, уважаемые господа академики ошибались. Алексей Евгеньевич Чичибабин был исключен из АН СССР еще в 1936 году — Сталин и здесь оказался не лучше Гитлера.
Даже если взятие этого «крамольного» псевдонима не было сознательным действием, все равно, на мой взгляд, это было знамением судьбы.
Знакомство, общение и дружбу с московскими, киевскими и харьковскими диссидентами КГБ прощать Борису не собирался и не прощал. Сразу же после своего 50‑летия он был исключен из Союза писателей, еще раньше его перестали печатать, обрекая на литературное небытие.
Перестройка вернула его всем, он стал доступен и читаем. И это он считал чудом и с трудом верил до конца своих дней.
А с какой радостью и волнением он рассказывал о поездке на древнюю армянскую землю. Его цикл псалмов об Армении перекликается с «Книгой скорбных песнопений» великого поэта средневековья Григора Нарекаци.
Мне посчастливилось вместе с Чичибабиным в составе большой украинской делегации побывать в Иерусалиме. Последовавшие за этим стихи, беседы в дружеских застольях еще раз подтвердили, что Борис был поистине ЧЕЛОВЕКОМ МИРА, что душа его уязвлялась всегда, когда страдал ЧЕЛОВЕК.
1997 г., Харьков