На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях
Татьяна Иванова
"Всяк день казним Исус..."
Третью неделю я как коршун кружу над этой книжкой и ни о чем другом не могу думать. Легко было мне написать в статье «Очень редкие книги», что о сборнике Бориса Чичибабина «Колокол» мы «поговорим в следующий раз». Легко! А вот как поговорить? Читаю ее с начала до конца и с конца до начала, перечитываю больше других поразившие, пленившие, потрясшие стихи, повторяю про себя, вслух и понимаю, что в руках у меня не хорошая, даже не прекрасная, а, скорее всего, великая книга. И рассказать о ней так, чтобы люди в этом убедились, на трех страничках? Мой дар убог...
Но что бы я стала делать, спрашиваю себя, если бы можно было написать о стихах Чичибабина не три, а, скажем, тридцать три странички? Стала бы переписывать его стихи. Что убедительнее — рассказ об «Аппассионате», пусть самый изощренный, или «Аппассионата»? Описание цветка, пусть самое изысканное, или цветок?
Слова «Аппассионата» и «цветок» не безотносительны, не случайны, поставлены мною не единственно в целях рассуждения. Потому что книга стихов «Колокол» (на обложке написаны именно слова «Книга Стихов») есть на самом деле Книга Стихов. Поэзия. Настоящая поэзия, сопоставимая с лучшей музыкой, полная истинной красоты.
Словарь Чичибабина... Не станет ли самым объемным гнездо слова «веселый»? Когда-то меня пленила строчка «клянусь на знамени веселом». Но в стихотворении «Молитва» есть «веселая замять». А в другом — «зачем про веселье узнал я, коль ужас мой ум холодит»? Обращаясь к Пастернаку, он пишет: «и меришь, и вяжешь навек веселым обетом». О собственных стихах: «Веселым, что им власть мирских соблазнов?» И через пару страниц: «Часы веселья так скупы, так вечно косное и злое».
Удивительная частота присутствия однокоренных к чудесному, но — по мироощущению — пожалуй, больше (понадеемся, что точнее было бы сказать «теперь»?) нерусскому слову «веселый». Но от души посочувствую будущим переводчикам Чичибабина. В контексте его стихов и всей его книги драгоценное слово «веселый» обозначает не словарное (полузабытое, изжитое, может быть истребленное) состояние русской души. У него иной смысл, ему нет синонимов, через запятую с ним, как некогда ставил Даль, нельзя и вообразить себе слова «беззаботный», «потешающий»...
И вижу зло, и слышу плач, и убегаю, жалкий, прочь, раз каждый каждому палач и никому нельзя помочь.Меня сечет господня плеть и под ярмом горбится плоть,— и ноши не преодолеть, и ночи не перебороть...
Словарь Чичибабина отличен от словаря, как мне представляется, большинства современных поэтов. Пласты самой современной лексики органически срослись с пушкинской речью, и родной язык звучит мощно, не похваляясь яркостью, неожиданностью словосочетаний, свежестью метафор,— и мощь, и богатство, и яркость нормальны, естественны, они и есть сама плоть и жизнь языка этого поэта.
Сними с меня усталость, матерь Смерть. Я не прошу награды за работу, но ниспошли остуду и дремоту......Я так устал. Мне стало все равно......Мне книгу зла читать невмоготу, а книга блага вся перелисталась. О, матерь Смерть, сними с меня усталость......Я так устал. Как раб или собака...
Приведя отрывочные строки из стихов, я, надеюсь, показываю хоть немного, что знает Борис Чичибабин о русской душе. Обыкновенно под стихами нет дат. Но «Матерь Смерть» обозначена 1968 годом. И даже если для поэта время написания было иным, я отношу стихотворение к августу, датирую точно 21-м числом — днем, о котором другой поэт сказал: «Граждане, Отечество в опасности: наши танки на чужой земле».
А впрочем... Эта дата лишь намек для братских душ, лишь слово информации в горькой молитве грешников. Не будь ее, к сотням иных убийственных дней отнесут и это, и иные стихотворения Чичибабина многие чуткие русские души.
Наши поэты... Наши замечательные поэты, которые могли бы говорить о себе словами Александра Ивановича Герцена: «Мы спасли честь имени русского, и за это пострадали от рабского большинства». <...>
Без его стихов «невозможна отныне ни одна настоящая антология русской поэзии»,— пишет в предисловии к «Книге Стихов» Евгений Евтушенко. И еще он пишет там же: «Если бы учить нравственности по стихам Чичибабина, то попрание свободы, глумление над людьми были бы невозможны».
Повторяю: не питаю даже призрачной надежды дать читателю сколько-нибудь полное представление о книге «Колокол». Это совершенная невозможность, потому что книга вобрала в себя большой талант, трагический жизненный опыт, плоды раздумий цивилизованного, острого и сильного ума — а потому разнообразие мелодий в этой богатейшей симфонии не может быть заключено в какие-то обобщающие слова. В томике около двухсот страниц, и пульс на каждой особый, свой.
...Говоря по совести, я не очень-то верю, что красота спасет мир. Любовь спасет его, одна любовь, и если что спасет, то только она. Раздоры, злость, гордыня мучают и терзают нашу землю. Чуть не написала я «сейчас терзают». Да опомнилась: а когда не терзали? Речи типа «раньше было лучше» я не принимаю в корне. Раньше мы жили посреди лицемерия, вранья, коррупции, ощетинившись из не верящей слезам Москвы во все концы огромной державы безжалостными дулами орудий, наводили на соседей трепет и встречали цинковые гробы из Афганистана. А еще раньше каждый каждому был палач, и колючая проволока, за которой мы гноили друг друга, по сей день не вся истлела. Теперь бы и жить... Но больную страну терзает злоба. И немало русских, констатирую со скорбью, в том числе и писателей, и поэтов, подливают масло в черный огонь этой злобы.
Борис Чичибабин опять спасает честь имени русского.
...и, хоть не мы историю творим, стыжусь себя перед лицом твоим... ..................................................... Мне стыд и боль раскраивают рот, когда я вспомню все, чем мой народ обидел твой. Не менее чем девять веков легло меж нами. И мало — загладить их — все лучшее мое. И как мне быть? И что ты можешь сделать?
«Плыла, как лодочка, Литва...» «Я башенную Ригу читаю по-латышски...» «Как непристойно Крыму без татар...» Воспет и Кишинев, «доводящийся Риму с Парижем как-никак речевою родней», город, где «первобрага надменной латыни в перебранке базарной слышна». Пропето четыре псалма Армении: «Армения, Бог твою душу храни, я быть твоим сыном хочу». Батуми подарены дивные строки: «...Потопным топотом дождя тщета веков, как пыль, прибита, и эвкалипты Эврипида стоят, до краешка дойдя...».
И что же это за трепетные, щемящие строчки, вы только вслушайтесь:
Ночью черниговской, с гор араратских шерсткой ушей доставая до неба, чад упасая от милостей братских...Ныне и присно по кручам Синая, по полю русскому в русское небо, ни колоска под собой не сминая, скачут лошадки Бориса и Глеба.
<...> Слова «всемирная отзывчивость» сказаны об этой книге, об этом Поэте. «Всяк день казним Исус. И брат ему — Поэт». Видимо, это и есть главная заповедь Чичибабина.
1989 г., Москва