Коктебельская ода 
 
Никогда я Богу не молился 
так легко, так полно, как теперь... 
Добрый день, Аленушка-Алиса, 
прилетай за чудом в Коктебель. 
 
Видишь? — я, от радости заплакав, 
запрокинул голову — и вот 
Киммерия, алая от маков, 
в бесконечность синюю плывет. 
 
Вся плывет в непобедимом свете, 
в негасимом полдне,— и на ней, 
как не знают ангелы и дети, 
я не помню горестей и дней. 
 
Дал Господь согнать с души отечность, 
в час любви подняться над судьбой 
и не спутать ласковую Вечность 
со свирепой вольностью степной... 
 
Как мелась волошинская грива! 
Как он мной по-новому любим 
меж холмов заветного залива, 
что недаром назван Голубым. 
 
Все мы здесь — кто мучились, кто пели 
за глоток воды и хлеба шмат. 
Боже мой, как тихо в Коктебеле,— 
только волны нежные шумят. 
 
Всем дитя и никому не прадед, 
с малой травкой весело слиян, 
здесь по-детски властвует и правит 
царь блаженных Максимилиан. 
 
Образ Божий, творческий и добрый, 
в серой блузе, с рыжей бородой, 
каждый день он с посохом и торбой 
карадагской шествует грядой... 
 
Ах, как дышит море в час вечерний, 
и душа лишь вечным дорожит,— 
государству, времени и черни 
ничего в ней не принадлежит. 
 
И не славен я, и не усерден, 
не упорствую, и не мечусь, 
и что я воистину бессмертен, 
знаю всеми органами чувств. 
 
Это точно, это несомненно, 
это просто выношено в срок, 
как выносит водоросли пена 
на шипучий в терниях песок. 
 
До святого головокруженья 
нас порой доводят эти сны,— 
Боже мой Любви и Воскрешенья, 
Боже Света, Боже Тишины! 
 
Как тебя люблю я в Коктебеле, 
как легко дышать моей любви,— 
Боже мой, таимый с колыбели,— 
на земле покинутый людьми! 
 
Но земля кончается у моря, 
и на ней, ликуя и любя, 
глуби вод и выси неба вторя, 
бесконечно верую в Тебя. 
 
1984